О Смале-Стоцком имеются следующие данные в „Украинcкой Всеобщей Енциклопедии" (Українська Загальна Енциклопедія", на стр. 131-ой, том ІІІ):

„Смаль-Стоцький, Степан, украинский лингвист, политический, общественный, культурный и экономический „діяч" (деятель) в Буковине. Родился в 1859-ом году, профессор университета в Черновцах (1884-1918) и украинского университета в Праге, член ВУАН (Вільна Українська Академія Наук), НТШ (Наукове Товариство Шевченка), долголетний национальный вождь буковинских украинцев, основавший почти все украинские общества, просветительные и экономические в Черновцах, член буковинского сойма и австрийского парламента, вице-маршал краевого комитета Буковины (1904-13), посол ЗУНР (Западно-украинской Народной Республики) в Праге (1919); враг (!) так называемого прарусского языка; он выводит украинский язык из праславянского. (Немецкая научная грамматика украинского языка в сотрудничестве с профессором Гартнером; школьные пособия, украинская грамматика, и т. д.).

Кроме того, имеются еще следующие данные о Смале-Стоцком на стр. 676-ой того-же третьего тома:

„Национальное движение чрезвычайно усилилось с появлением в Буковине д-ра Ст. Смаля-Стоцкого в качестве профессора черновицкого университета, С его личностью связано все политическое, экономическое и культурное буковинское украинское движение до самой мировой войны."

Все это верно. Беда только в том, что многое недосказано, многие существенные факты пропущены, и многое просто переврано. Из того, что сказано в украинской энциклопедии, читатель получает впечатление, что Смаль-Стоцкий был ученый лингвист и выдающийся человек во всех отношениях. На самом же деле это был человек бесхарактерный, продажный, и просто уголовный преступник, который не кончил своей карьеры в тюрьме только потому, что началась первая мировая война.

Согласно Украинской Энциклопедии Смаль-Стоцкий родился в 1859-м году и сделался профессором университета в Черновцах в 1884-м году, когда ему было всего 25 лет. К этому необходимо добавить следующие: будучи сыном сельского дьячка и не имея никаких средств, он воспитывался во Львове на средства Ставропигии, живя в русской (не украинской) бурсе, и был русских убеждений. Это мне известно от моего отца, который в то время был членом правления Ставропигии и лично знавшего студента Смаля-Стоцкого. Смаль метил в учители гимназии, но каким-то чудом выскочил в профессора университета, не имея для этого никаких данных, не написав ни одного научного труда. Указанные выше в Украинской Энциклопедии книги вышли гораздо позже. „Руска граматика" в 1897-м году, a „Gramtnatik der ruthenischen (ukrainischen) Sprache" в 1913-м году, при чем обе эти книги были написаны не самим Смалем. На заглавном листе указаны два автора: Смаль-Стоцкий я немец Гартнер (Theodor Gаrtner) , профессор ... романских языков. „Руска граматика" маленькая, мизерная книжечка; только немецкая „Grammatik der ruthenischen (ukrainichen) Sprache", напечатанная на средства австрийского министерства „Fьr Kultus und Unterricht", может претендовать на научное значение.

Появилась она в Вене в 1913-м году, то есть почти тридцать лет после того, как Смаль был произведен в профессора. Все это очень странно. Возникает прежде всего вопрос: на каком основании Смаль был назначен профессором? На этот вопрос дал исчерпывающий ответ б. член буковинского сойма Тыминский, который часто бывал в нашем доме в Черновцах. Тыминский был воспитан в противорусском духе, сделался Jungruthen-ом („младорусином") и поэтому считался благонадежным и попал в члены местного сойма.

Кроме того он удостоился еще и особого доверия австрийских властей и был своим человеком в „черном кабинете" губернатора, где он переводил русские письма, перехваченные на почте, и всякого рода русские бумаги и газетные статьи. В черном кабинете хранились всевозможные документы, имеющие отношение к русскому вопросу; между прочим также и документ, касающийся производства пана Смаль-Стоцкого в профессора „руского" языка в черновицком университете. Тыминский снял с него копию,

Со временем Тыминский пришел к убеждению, что сепаратисты не правы, что сепаратизм и ненависть к „москалям" насаждаются австрийскими властями. Работа в „черном кабинете" показала ему наглядно, что местные сепаратисты просто агенты австрийских властей, исполняющие их волю за теплые местечки, за деньги и страха ради иудейска. Располагая достаточными средствами, чтобы покупать книги, Тыминокий начал изучать историю и в конечном итоге превратился в сознательного русского человека. Обо всем этом он говорил открыто воем. Само собою разумеется, он лишился доверия властей и места в буковиновом сойме, в члены которого можно было быть „избранным" только с согласия правительства. Мне помнится, с какой злобой он говорил о том, как ему, гимназисту без гроша, пришлось читать только то, что ему давали читать, и как он потом прозрел. Самостийников он не называл иначе, как „свиньями", продавшими свою душу. Особенное впечатление произвел на него „реверс" Смаля-Стоцкого, оригинал которого он видел в „черном кабинете", он показывал нам копию этого реверса. Я до сих пор помню наизусть его содержание:

„Im Falle meiner Ernennung zum Professor der ruthenischen Sprache an der Czernowitzer Universitaet verplichte ich mich den wissenschaftlichen Standpunkt zu vertreten, dass die ruthenische Sprache eine selbstaendige Sprache und kein Dialekt der russischen Sprache ist".

Вот русский перевод:

„В случае назначения меня профессором рутенского языка в черновицком университете, я обязываюсь защищать научную точку зрения, что рутенский язык самостоятельный язык, а не наречие русского языка".

Вот вся его „научная" квалификация. Никакие знания не были нужны для того, чтобы попасть в украинские профессора. Нужна была только бесхарактерность и продажность.

Австрийское правительство, конечно, знало, что Смаль-Стоцкий — неуч, и поэтому, назначая его профессором „руской мовы", ему было приказано самому ничего не писать. Ему дали в менторы настоящего профессора университета, настоящего филолога, в лице немца Теодора Гартнера, профессора романских языков. Тайну эту разоблачил тот-же Тыминский. Этим объясняется странное обстоятельство, что „ученый украинский лингвист" в течении десятилетий ничего не написал, и что когда, наконец, появилась его украинская грамматика на немецком языке, на заглавном листе красовалось имя немецкого профессора рядом с именем ученого Смаля. Кстати, на заглавном листе имя Смаля-Стоцкого украшено дворянским титулом „Edler von", что в русском переводе заачит „Благородный из". Неизвестно, за какие услуги он получил этот титул, но догадаться не трудно.

Наша семья жила в Черновцах несколько лет на той-же улице, на которой жил Смаль-Стоцкий, на Landhaus Gasse („Соймовой улице"), где было здание буковинского сойма. Дом, в котором он жил, находился наискось от нашего дома, и я часто встречал его на улице. Я его знал в лицо, но никогда с ним не разговаривал. Но моего отца он иногда останавливал при встрече, чтоб обменяться несколькими словами, пока в один прекрасный день мой отец не сказал ему, что он о нем думает, назвав его продажной душой и попросил его больше не подходить к нему на улице. Смаль растерялся и проговорил: „Пане дохторе, то вже занадто!" (это уже слишком). Непосредственным поводом к этому разрыву было следующее происшествие, вполне освещающее характер н твердость украинских убеждений этого главы и основоположника украинского движения в Буковине.

В Буковине, как и в Галичино, полагалось, чтобы в пасхальный понедельник мужчины посещали знакомые дома, даже такие, в которых они в другое время редко бывали. Всюду был накрыт пасхальный стол и с утра до вечера приходили знакомые. В пасхальный понедельник заглядывал к нам и русский консул Доливо-Добровольский. Здесь я должен отметить, что описываемый иною случай произошел за несколько лет до первой мировой войны. Время было тревожное. Австрия готовилась к войне. В Черновцах было общеизвестно, что офицерам было приказано заглядывать ежедневно по вечерам в казармы и разговаривать с солдатами „частным образом, так, между прочим" о необходимости войны с Россией. В 1910-м году в один и тот же день полицейские комиссары нагрянули на все русские организации и общества, закрыли их и конфисковали все их имущество. В Черновцах запахло войной, а русская граница находилась всего лишь в двадцати верстах... Вот тут-то пан Смаль-Стопкий и решил застраховать себя на случай победы России в надвигающейся войне.

Для этой цели он избрал пасхальный понедельник. Он зашел перед полуднем к русскому консулу Доливо-Добровольскому и поздравил его с праздником. При этом он так, между прочим, сказал Добровольскому, что он отнюдь не украинский сепаратист, но что он под видом самостийничества „спасает русское дело, пока не придет Россия, и т. д. В тот же день после обеда был у иас консул Добровольский и рассказал нам, что ему сказал Смаль-Стоцкий. Несколько дней спустя Стойкий, встретив моего отца на улице, остановил его и начал что то говорить на ту же тему, что мы, мол, все русские, стремимся к одной цели, но идем к ней разными путями, и тому подобное. Мой отец не выдержал, назвал его продажной душой и еще раз попросил его не подходить к нему больше на улице.

За несколько лет до первой мировой войны буковинским губернатором был назначен граф фон Меран, родственник австрийского императора Франца Иосифа. Он был сын эрцгерцога, который женился не на аристократке и поэтому его сын официально уже не считался эрцгерцогом, но получил титул графа фон Меран. Человек он был молодой, с характером. Благодаря своим родственным связям, он мог себе позволить то, чего другой губернатор не посмел бы сделать. Свой самостоятельный образ мышления он показал сразу же после своего назначения, взяв себе в секретари протестанта д-ра Мебиуса.

Протестантов в Австрии было чрезвычайно мало и они были в загоне, хотя их и не преследовали открыто.

До этого Мебиус был комиссаром при уездном начальнике в Васьковцах. Там мой отец был несколько лет адвокатом, и я у него проходил свой стаж в качестве „Advokaturskandidat''-а (кандидата в адвокаты).

С д-ром Мебиусом я познакомился в местном клубе, куда ежедневно приходили члены немногочисленной местной интеллигенции: два адвоката, судьи уездного суда и чиновники уездной администрации. С Мебиусом мы были одних лет и мы с ним быстро подружились. Мы вместе обедали в одном частном доме — (ресторанов в Васьковцах не было) — а летом мы с ним ходили купаться в реке Черемош. Само собою разумеется, мы часто говорили о политике, о „русоофилах" и „юнгрутенаж", и я не скрывал от него моих убеждений. Мебиус был уроженец западной Австрии и, как таковой, владел не только немецким литературным языком, но и австрийско-баварским наречием, как и я. Поэтому ему было не трудно понять, в чем состоит „рутенский" вопрос. Он начал учиться местному русскому наречию и убедился из личного опыта в том, что местные крестьяне, с которыми ему постоянно приходилось сталкиваться, как комиссару при уездном начальстве, называют и считают себя русскими.

Когда граф Меран взял его к себе в секретари, Мебиус переселился в губернский город, в Черновцы. Я уже раньше переселился туда, и наша дружба продолжалась. Я там женился на моей первой жене. Мебиус часто бывал у нас и от него я узнал о многом, что происходило за кулисами в губернаторском доме.

Так как за мной постоянно следила полиция, то графу Мерану, конечно, донесли, что д-р Мебиус мой друг, и что он бывает в моем доме. Но от этого Мебиус не пострадал. Напротив, граф Меран заинтересовался „рутенским" вопросом и расспрашивал своего секретаря о нем. Впоследствии, ознакомившись с данными о Смаль-Стоцком и о других украинских „діячах", имеющимися в губернаторских архивах, он относился с отвращением к этим патентованным австрийским патриотам. Свое отвращение к ним он показал открыто, когда по случаю нового года члены буковинского сойма вкупе с другими высокопоставленными лицами, явились к нему с поздравлениями и выражениями своих верноподданнических чувств. Граф Меран здоровался со всеми за руку, но украинским „діячам" во главе со Смаль-Стоцким и Васильком он демонстративно руки не подал. Это публичное осрамление украинских вождей было в течение многих дней главной темой разговоров в местных кофейнях.

Как мне впоследствии рассказывал д-р Мебиус, Смаль-Стоцкий и Василько пожаловались в Вене, и австрийское правительство потребовало объяснений от своего губернатора. Граф Меран не стесняясь ответил, что ему противно подавать руку людям такого низкого морального уровня, и что он им руки подать не может. При этом он воспользовался случаем, чтобы высказать также и свое мнение о том, что вся австрийская политика в отношении „рутенов" ошибочна. Ответ из Вены был прост и ясен: военное министерство настаивает на этой политике, считая ее государственной необходимостью. Венское правительство предложило графу Мерану во имя „высших государственных интересов" подчиниться и публично больше не оскорблять украинских „ДІЯЧЄЙ".

Во имя патриотического долга граф Меран подчинился и больше украинских „діячей" публично не оскорблял. Но в скором времени они сами ударили публично лицом в грязь так, что всем стало ясно, кто они такие. Вот как это случилось.

Среди клиентов моего отца был один армянин помещик, по фамилии Богосьевич. У него было имение в Русском Банилове, по соседству с Васьковцами, где у моего отца была адвокатская контора. Я был знаком с Богосьевичем, а также с некоторыми из его многочисленных дочерей, хорошенькими армяночками. Если мне не изменяет память, их было восемь. Дочерей надо было выдавать замуж и надо было им дать приданое. Итак, Богосьевич решил продать свое имение. Он просил нас помочь ему найти покупателя. Хотел он получить за свое имение 450.000 корон. Но кому мы не говорили об этом, все отмахивались смеясь и говорили, что его имение столько не стоит.

Вскоре после этого умерла тетка Василька и оставила ему небольшое имение в Становцах, серетского уезда. Цена этому имению была никак не больше З00.000 корон. Василько был видный украинский „діяч", член австрийского парламента и буковинского сойма.

Вслед за этим я узнал, что „Селянска Каса", главой которой был Омаль-Стоцкий, купила имение Богосьевича за 850.000 корон и имение, доставшееся по наследству пану фон Васильке, за 700.000 корон. Для меня было ясно, что украинские „діячи" проворовались, и я об этом написал в русской печати. Все самостийные газеты, включая и орган социал-демократов „Боротьба" набросились на меня, обвиняя меня в том, что я — государственный изменник, что я клевещу на Смаля-Стоцкого, потому что он австрийский патриот и т. п.

„Селянска Каса" — был союз кредитных кооперативов, которые имелись во многих русских селах в Буковине. Каждый такой кооператив состоял из нескольких десятков или нескольких сот членов, которые по уставу ручались всем своим имуществом за все долги Селянской Касы. Это давало им возможность получать займы в Селянской Касе, которая финансировалась Центральным Банком Чешских Сберегательных Касс в Праге. Ко времени разыгравшегося скандала чешский банк уже дал взаймы Селянской Касе свыше десяти миллионов австрийских крон (т. е. больше двух миллионов долларов). У нас, русских (с двумя „с"), тогда были кредитные кассы, которые были более кредитоспособны, чем „руские" (через одно „с"), но вас австрийское правительство не любило, и поэтому братья чехи нашим кассам денег не давали. Такова была политика чешских банков также в Триесте, где они поддерживали итальянцев, но не словенцев. У меня по этому поводу был разговор с паном Патеком, директором чешского Центрального Банка, причем я ему указал на то, что в наших кассах членами являются более зажиточные крестьяне, в то время как самостийная Селянска Каса принимала в члены кого угодно, и что поэтому наши кассы были более кредитоспособны. Мои разговор с паном Патеком не привел ни к чему, и нашим кассам пришлось и дальше брать деньги под большие проценты в маленьких еврейских банках.

В разгар поднятой против меня травли я как-то зашел по делу в краевой суд в Черновцах и там, в коридоре, встретил приехавшего из Праги пана Патка, директора Банка Чешских Сберегательных Касс. Пан Патек подошел ко мне и, не здороваясь, и с трудом подавляя свою злобу, сказал: „Что вы делаете? Вы ведь попадете в тюрьму!" — „За что?" спросил я — „За клевету! Ведь все то, что вы говорите и пишете про Селяноку Касу, неправда!" На это я ему ответил: „Я с нетерпением жду, чтобы меня Смаль-Стоцкий и его сообщники привлекли к суду за клевету. Но они этого не делают, ибо они боятся суда. Вы бы лучше прислали из Праги ревизоров, чтобы они проверили дела Селянской Касы. Я в тюрьму не попаду, но ваш банк понесет большие убытки!" Патек как-то растерянно посмотрел на меня и, не простившись, ушел.

Через несколько дней приехали из Праги ревизоры. Об этом было объявлено в газетах. После двух месяцев работы они объявили результат: украдено от четырех до шести миллионов корон. И об этом сообщила во всеуслышание как местная, буковинокая, так и чешская и венская печать. Не взирая на все ходатайства влиятельных друзей пана Василька (он был „на ты" с некоторыми членами габсбургской династии) — правительство отказалось возместить убытки из секретных фондов. Сумма была слишком велика, да и было уже слишком поздно, ибо все знали о происшедшем. Если бы правительство все же решилось покрыть украденное из казенных средств, это не спасло бы репутацию проворовавшихся патентованных австрийских патриотов и подорвало бы престиж правительства.

Итак, было решено пожертвовать Смалем-Стоцким, который возглавлял Селянскую Кассу и которого поэтому нельзя было обойти. Дело было передало в уголовный суд, который ознакомившись с фактами, обратился в парламент и потребовал выдачи Смаля-Огопкого. Парламент это требование удовлетворил. Сообщая об этом деле, венская печать отметила, что то, в чем обвинялся Смаль-Стоцкий, является самым крупным мошенничеством в австрийской истории за последние пятьдесят лет.

Следствие затянулось, так как дело было чрезвычайно сложное. Покупка имений Богосьевича и Василька составляла только небольшую часть мошенничеств, проделанных Стоцким и его сообщниками. Началась мировая война. Недели две спустя, город Черновцы был занят русской армией. Смаль бежал с австрийскими войсками. Это его спасло от неминуемой тюрьмы.

2. МИКОЛА ВАСИЛЬКО

О Васильке имеются следующие данные в Украинской Всеобщей Энциклопедии (Українська Загальна Енцикльопедія) том ІІІ, стр. 475:

„Василько, Микола, украинский политик и дипломат (1868-(1924), член буковинского сойма и венского парламента. В последние десятилетия перед мировой войной он сильно влиял на общественную и политическую жизнь буковинской Украины. 1918-1924 дипломатический представитель ЗУНР (Западно-Украинской Народной Республики) в Австрии, а потом УНР (Украинской Народной Республики) в Швейцарии и Германии".

Как сведения о Смале -Стоцком, так и сведения о Васильке страдают одним и тем же недостатком. То, что сказано — верно, но главное недосказано, так что получается совершенно ложное представление не только о том, что собой представлял Микола Василько, но и обо всем украинском движении в Буковине.

Прежде всего необходимо отметить факт, что Микола Василько ни по своему происхождению, ни по своему воспитанию не имел ничего общего ни с русскими", ни с „украинцами". Отец его был богатый румынский помещик, а мать — румынская армянка.

В Буковине все помещики были румыны. Это были потомки константинопольских греков, которых турецкое правительство назначало за взятки на разные доходные места в Молдавии. Когда в конце восемнадцатого столетия Австрия отняла от тогда еще турецкой Молдавии ее северную часть, Буковину, то эти уже вполне орумынившиеся греки были признаны австрийским правительством местной аристократией и наделены титулом „фон" или даже произведены в бароны. Так Николай Василько именовался официально Николаус фон Вассилко, а его двоюродный брат пользовался титулом барона.

Николай Василько не только не был по своему происхождению ни русским, ни „украинцем". Он даже не знал ни слова ни по-русски, ни по-“украински” несмотря на то, что имение его отца находилось в русской части Буковины. Это было село Лукавец на верхнем течении реки Серета. Все свое воспитание он получил в Вене, в Терезиануме, закрытом учебном заведении, в котором воcпитывались сыновья австрийской аристократии, в том числе и австрийские эрцгерцоги, члены габсбургской династии. В Терезиануме преподавание велось на немецком языке. Кроме того ученики усиленно обучались французскому языку. Таким образом молодой Василько, окончив Терезианум, владел тремя языками: румынским, немецким и французским, но он совершенно не знал русского языка. Для него были гораздо важнее связи, которые он приобрел в Терезиануме. С некоторыми австрийскими эрцгерцогами он даже был на ты.

Родители Василька умерли рано, когда он был еще малолетним. Когда ему исполнилось 24 года, ему досталось миллионное наследство. Но он все прогулял без остатка в течение нескольких лет со своими высокопоставленными товарищами, тратя огромные деньги на женщин. Женолюбием или, вернее, женоманией он страдал до конца своих дней. На женщин он тратил все, что он впоследствии зарабатывал на украинской политике.

Прокутив все наследство, он решил сделаться профессиональным политиком. Для этого у него были данные из-за его связей в высочайших сферах в Вене. Сперва он предложил свои услуги своим же румынам. Но они его предложения не приняли. У них было достаточно своих дворян со связями в Вене. К тому же, зная хорошо Василька, они ему не доверяли.

Получив отказ от румын, Василько обратился к русским. Очень может быть, что он взял пример с графа Шептицкого, который из дольского графа и кавалерийского офицера превратился в русского епископа. По примеру Шептицкого он „почувствовал в своих жилах русскую кровь и вернулся к своему народу". Так же, следуя примеру Шептнцкого, он сперва примкнул к „старорусской" партии, ибо в то время в Вуковине, как раньше и в соседней Галичине, самостійники составляли незначительное меньшинство. К тому же самостійники были галичане, „зайды", т. е. пришлые, к которым местное русское население относилось с недоверием, считая самостійничество польской интригой, как это признает упомянутая Украинская Энциклопедия. В то время среди всего буковинского духовенства был только один самостійник, некто Козарищук. Его родной брат, тоже священник, считал себя румыном.

__Объявив себя русским, Василько прибрал к себе некоего Крушинского, русского галичанина, который издавал в Черновцах еженедельную русскую газету „Буковинские Ведомости". В его сопровождении он обошел всех более или менее влиятельных интеллигентов в Черновцах и православных священников провинции. Приближались выборы в австрийский парламент, и он выставил свою кандидатуру. Ему только что исполнилось тридцать лет, так что по закону он уже мог быть избранным в парламент. Выбрал он себе чисто русский избирательный округ (Выжница-Путилов).

Обходя русских интеллигентов в Черновцах, Василько нанес визит и нам. Мой отец, только недавно приехавший из ссылки, из далекого Иннcбрука, тогда политикой не занимался, но он пользовался авторитетом в русских кругах, как бывший член австрийского парламента и зять А. И. Добрянского. Василько явился к нам в сопровождении Крушинского. Я хорошо помню его первый визит. Это был смазливый, элегантный молодой господин с изящными манерами, говорящий прекрасно по-немецки. Говорил он о своем желании послужить „своему русскому народу" в Буковине, у которого „так мало своих интеллигентных сил". Не преминул он упомянуть и моего деда, Добрянского, который де должен служить примером для каждого русского политик”, и т. д. Мой отец отнесся скептически к личности новоявленного русского вождя. По его мнению, это был „новый Шептицкий". Это было верно до некоторой степени. Тактика у них была одна и та же. Оба они притворялись сперва русскими, а потом „украинцами". Но побуждения и цели были разные. Шептицкий преследовал религиозно-политические цели. В интересах Польши и Рима он желал превратить русских галичан в настоящих римокатоликов и оторвать их от русского народа, переделав их в „украинцев". У Василька же единственной целью были деньги.

Если мне память не изменяет, то в выжницко-путиловском избирательном округе, в котором Василько выставил свою кандидатуру, не было другого кандидата. Так как Василько выступал под видом „алтрутена", то есть приверженца национально-культурного единства всех ветвей русского народа, то с русской стороны против него не выдвинули другого кандидата. А „юнгрутенам"-самостійникам очевидно австрийское правительство приказало не мешать Миколе, планы которого были несомненно заранее одобрены в Вене в высочайших сферах.

Итак Василько был избран в парламент в округе, в котором его никто не знал и с жителями которого он даже не мог поговорить, не зная русского языка. Из любопытства я поехал на одно из его предвыборных собраний. Это было в местечке Путилове, на гуцульской верховине. Началось с того что Василько с трудом произнес (затверженную) фразу приветствия на русском языке. Затем впереди него стал неизвестный мне человек — (кажется учитель местной школы) — и произнес от его имени заранее приготовленную речь. В том же избирательном округе Василько был затем избран в буковинский сойм. Впоследствии он переизбирался несколько раз на всех парламентских и сеймовых выборах вплоть до первой мировой войны.

Будучи уже членом парламента Василько приступил к осуществлении своих финансовых планов. Он предложил свои услуги Доливо-Добровольскому, русскому консулу в Черновцах, обещая работать в пользу России с тем, чтобы русское правительство выдавало ему ежегодно 50.000 — я уже не помню — австрийских ли крон или русских рублей. Консул его предложения не принял.

Невзирая на это Василько все же оставался еще некоторое время „алтрутеном", русским (с двумя „с") и лишь постепенно превратился в „руского" (через одно „с"), то есть в самостійника. Но странным образом он не рвал окончательно своих связей с русскими, хотя они считались государственными изменниками. Так, например, он ежегодно без приглашения приходил на бал общества русских студентов черновицкого университета даже тогда, когда я был председателем этого общества. Он покупал свой билет при входе и демонстративно клал на стол сто крон.

Как сказано правильно в Украинской Энциклопедия, Василько вдвоем со Смалем-Стоцким составляли „дуумвират", который руководил украинской политикой в Буковине.

Василько жил постоянно в Вене. В Черновцы он приезжал только на заседания сойма или по своим личным делам. Денег, которые он получал как член буковинского сойма и австрийского парламента, ему не хватало на его великосветскую жизнь в Вене. Но у него были значительные побочные доходы благодаря его связям в венских высоких сферах, которые давали ему возможность устраивать богатым комерсантам всякого рода протекции у власть имущих. Главным источником доходов для него был „Греко-восточный Церковный Фонд", которым безконтрольно управляло министерство земледелия в Вене. Этот фонд был образован из огромных имений буковинской православной Церкви, состоявших преимущественно из лесов. Министерство земледелия ежегодно продавало большие количества леса частным лесопильным заводам. Ни для кого не было секретом, что легче всего было добиться выгодной сделки с министерством через Василька, которому лесопромышленники платили по одной кроне за каждый купленный им кубический метр. При сделке в сто тысяч кубических метров это составляло кругленькую сумму в сто тысяч крон.

Скандальную историю с Селянской Касой, которая угрожала полным разорением тысячам русских крестьян, ее членам, я вкратце описал в прошлом номере „Свободного Слова". В этот скандал был замешан и Василько, который продал имение, доставшееся ему после смерти тетки, Селянской Касе за 700.000 крон, хотя оно стоило никак не больше половины этой суммы. За эту сделку и за другие мошенничества подобного рода Смаль-Стоцкий, возглавлявший Селянску Касу, попал под суд. Василька к суду не привлекли, как имевшего высокопоставленных друзей и покровителей в Вене. Дело это кончилось ничем, ибо вскоре началась первая мировая война. Русские войска заняли Черновцы через две недели, а потом и вся Австро-Венгрия рухнула.

Об этом грязном деле писали все газеты. Венский парламент выдал Смаля-Стоцкого. Но это не помешало ни Смалю-Стоцкому, ни Васильку быть после первой мировой войны „дипломатическими представителями" сперва „Западно-Украинской", а затем „Украинской Народной Республики" в Праге, Вене, Берлине и в Швейцарии.

Весьма любопытно, как Украинская Энциклопедия представила дело Селянской Касы. Промолчать об этой нашумевшей истории было очевидно невозможно.

Так, видите ли, по словам Украинской Энциклопедии, к тому времени украинское движение в Буковине настолько окрепло, что австрийское правительство его испугалось. Поэтому, дабы подорвать его, оно устроило банкротство Селянской Касы, запретив ее заправилам эксплуатацию лесов в имениях, купленных ими для Селянской Касы. Дабы окончательно скомпрометировать украинское движение, согласно той же Украинской Энциклопедии, австрийское правительство впутало в это грязное дело „почти всю украинскую интеллигенцию в Буковине"!..

Невольно возникает вопрос: Каким образом Василько так сильно влиял на украинское движение в Буковине и в каком направлении?

Ответ на это прост. Направления у Василька не было никакого. Он только старался раздобыть побольше денег. Пользуясь своими личными связями в высоких сферах, он шантажировал Вену „русской опасностью". (Как я упомянул уже в прошлом номере в статье о Васильке, он воспитывался в Терезиануме, закрытом учебном заведении, в котором воспитывались сыновья высшей аристократии, также и эрцгерцоги, с которыми он был на ты). Политика для него была только авантюрой, средством для легкой наживы. Во время первой мировой войны он выдвигал своего приятеля эрцгерцога Вилгельма в будущие короли Украины, о чем только так, между прочим, упоминает и Украинская Энциклопедия в статье „Україна, історія (том ІІІ стр. ). Эрцгерцог Вильгельм попался на удочку. Он даже щеголял s вышитой „украинской" рубашке и был известен под именем „Василь Вышиваный". Но эта авантюра окончилась для него печально; он умер в советском концентрационном лагере.

Итак, украинским движением в Буковине заправляли самовластно Стоцкий и Василько. По словам Украинской Энциклопедии, их самовластием не были довольны некоторые более молодые „украинцы". Энциклопедия называет три фамилии: Беспалко, возглавлявший укр. соц. дем. партию, Бигарий и Галип — радикальную. Бигарий и Беспалко были моими товаришами по гимназии. Беспалко был сын дворника в одном банке на Панской улице в Черновцах. Он был чрезвычайно тупоумен и был исключен из гимназии за неуспеваемость. Не помогла Беспалко его религиозность или, вернее, суеверие. Он обмакивал свои тетради в священной воде в униатской церкви. Впоследствии Беспалко издавал в Черновцах газетку „Боротьба", в которой защищал Смаля Стоцкого и уверял своих читателей, что Геровский ложно обвиняет Стоцкого в обворовывании Селянской Кассы только потому, что Стоцкий является истинным австрийским патриотом, в то время как сам Геровский государственный изменник. Во время первой мировой войны украинский социал-демократ Беспалко состоял на службе у немцев в Германии. Там он работал по немецкой указке в лагерях военнопленных малороссов в Раштате, в западной Германии, где из них воспитывал янычар, врагов своего отечества — самостийников. О раштатском лагере самостийники издали целую книгу, в которой описана и роль пана Беспалка.

Наполеон Бигарий — основатель „радикальной" украинской партии, тоже мой товарищ по гимназии, был сыном чистокровного мадьяра, унтер-офицера в мадьярском гусарском полку, не говорившего ни слова по-русски. Только мать его была русская женщина без образования. Я ее знал. Она никак не могла примнритья с тем, что по настоянию мужа, ее сыну дали „поганое" имя Наполеон. Сынок особенными способностями в гимназии не отличался. Он мечтал сделаться атлетом и дома постоянно упражнялся с гирями. Ничто другое его не интересовало. Во время первой мировой войны он плавал на немецком броненосце „Гебен" в Черном море в роли русского переводчика.

Ни Беспалко, ни Бигарий в гимназии не были „украинцами". Это слово тогда в Буковине было просто неизвестно. Оба они считали себя русскими, такими же как и все другие гимназисты. В то время во всей черновицкой гимназии были только два самостийника, оба галичанина, Бачинокий и Ярошинский, в моем же классе не было ни одного. Как Беспалко, так и Бигарий примкнули впоследствии к самостийникам — хлеба ради насущного. В Украинской Энциклопедии сказано: Наполеон Бигарий будучи недоволен „дуумвиратом" Стоцкого и Василька, основал „радикальную" украинскую партию. Прочитав это, мне невольно вспомнилось, как после первой мировой войны, в Вене, в начале 20-х годов, я повстречал Наполеона Бигария и Миколу Василька. На Кертнерштрассе, неподалеку от меня остановился автомобиль; из него выпрыгнул Наполеон Бигарий и, рабски наклонившись, держал открытой дверь из которой выходил ясновельможный пан Василько. Затем он стремглав, как мальчишка, подбежал к дому, открыл входную дверь и держал ее, наклонив голову, пока в нее не вошел Василько. Трудно описать все подхалимство, выявленное Наполеоном по отношению к ясновельможному пану Миколе.

Галипов было два брата. Я их знал обоих. Один из них был старше меня, а другой моложе. Никакой особенной политической роли они не играли, но зато они выделялись своей наружностью. Смуглые лица, черные как смоль глаза и волосы указывали на то, что они были потомками турок или татар. И фамилия „Галип" была у них бусурманская.

Вот имена людей, которых „Загальна Українська Енцикльопедія" упоминает, как основоположников украинского движения в Буковине перед первой мировой войной: Смаль-Стоцкий, Василько, Беспалко, Бигарий, Галип... Ароматный букет.

Украинская Энциклопедия признает что украинский сепаратизм был импортирован в Буковину галичанами, и что местное русское население считало его „польской интригой". До прихода галицких самостийников все местные организации были русские:

„Русская Беседа", основанная в 1869-м году, и политическая организация „Русская Рада", основанная в 1870-м году. Это признает и Украинская Энциклопедия, которая указывает, между прочим, на то, что „идеалы этой группы лежали в далеком прошлом, в Галицко-Волынской державе ХІІ-ХІІІ веков". Язык, на котором писались издания „Русской Беседы", как-то „Месяцеслов, „Буковинская Зоря", был, по выражению Укр. Энциклопедии, не украинским, а „язычием". Русскому литературному языку в те времена в Буковияе негде было учиться, и поэтому все печаталось на местном русском наречии с примесью слов церковно-славяноких и русских литературных, насколько они были известны пишущим. О каком либо „украинском" языке никто и не думал, и сам этот термин был совершенно неизвестен. Все буковинцы считали себя сознательно русскими, точно такими же, как и русские в России. Украинская Энциклопедия всемилостивейше им прощает этот грех, полагая что они „старались спасти свою народность такой, какой они ее понимали".

Итак вожди украинского „руху", Смаль-Стоцкий и Василько, составлявшие „дуумвират", который диктаторски руководил этим движением, были бесхарактерными и преступными типами, слепо служившими австрийскому правительству ради карьеры и наживы, без каких либо „украинских" убеждений. А все остальные самостийные „діячи", попавшие по милости австрийских властей в венский парламент или в буковинский сойм, были мелюзгой, ничего из себя не представлявшей.

Зная их, я предполагал что после войны (первой мировой), я их всех приглашу на интимный разговор и предложу им, чтобы они по плану Смаля- Стоцкого, изложенному им в свое время Доливо-Добровольскому, русскому консулу в Черновцах, заявили, что они под видом украинского сепаратизма спасли русское дело, ожидая прихода России. Зная всю их подноготную, я был убежден, что все они охотно сделают такое заявление. Я это хотел сделать в интересах России не взирая на то, что благодаря этим господам, арестован и попал под суд за государственную измену и не был повешен только потому, что мне удалось бежать из черновицкой тюрьмы перед самым началом первой миро-ровой войны. Я вернулся в Черновцы с русской армией и был старшим чиновником особых поручений при черновицком губернаторе Д. М. Евреинове. С моим мнением считались, и мой план был одобрен. Но война кончилась не так, как мы все предполагали и как надеялось все русское население Буковины.

Касательно „украинских" убеждений вождей украинского „руху" в Буковине, не будет лишним упомянуть разговор, который у меня был с одним буковинским крестьянином за несколько лет до войны. Это был Левицкий, староста общины Чорторыя, в трех верстах от Васьковцов, где у моего отца была адвокатская контора. Левицкий был нашим клиентом. Я его хорошо знал, и часто с ним встречался. На последних выборах он попал по решению дуумвирата, т. е. Василька и Стоцкого, в буковинский сойм. Левицкий был импозантной наружности, хороший сельский оратор, известный во всей околице. В своем живописном национальном костюме он являлся прекрасным статистом для „дуумвирата". Левицкий был убежденный русский и презирал самостийников. Когда я спросил его, как он решился принять предложение быть в сойме в одной компании с самостийниками, он рассмеялся и сказал: